Дарью Лосик — жену политзаключенного блогера Игоря Лосика — будут судить за «содействие экстремистской деятельности». По версии прокуратуры, в беседе с журналистом она «позиционировала себя как супруга политзаключенного». Сына задержанной экс-журналистки Ларисы Щиряковой забрали в приют. Это не новое явление: в Советском Союзе родных так называемых врагов народа судили лишь за факт родства с ними. Рассказываем об этой страшной практике.
«Забирайте и меня в тюрьму, я нигде не могу устроиться на работу»
Термин «член семьи изменника Родины» прочно связан в сознании с пиком сталинских репрессий, имевших место в 1937—1938 годах. Но в реальности большевики преследовали родственников людей, ставших их врагами, практически сразу после прихода к власти. Еще осенью 1919-го Лев Троцкий, один из ближайших соратников Ленина, отмечал в одном из своих приказов: «Семьи изменников должны быть немедленно арестованы».
В советской юриспруденции наказание за такое родство закрепилось в 1934-м, когда Уголовный кодекс дополнили новыми статьями. Теперь «бегство или перелет за границу» карались «высшей мерой уголовного наказания — расстрелом с конфискацией всего имущества, а при смягчающих обстоятельствах — лишением свободы на срок 10 лет с конфискацией всего имущества». В случае, если бежал военнослужащий, а семья об этом знала, но не сообщила властям, их отправляли в тюрьму на 5−10 лет с конфискацией имущества. «Остальные совершеннолетние члены семьи изменника, совместно с ним проживавшие или находившиеся на его иждивении к моменту совершения преступления, подлежат лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири», — констатировалось в документе. То есть для наказания человека было достаточно лишь факта его родства с кем-то, кого власти считают виновным в преступлении.
С того времени в Советском Союзе появились так называемые ЧСИРы — «члены семьи изменника родины». Такая характеристика приводила человека в лагеря, но даже после освобождения оставалась для него клеймом на всю оставшуюся жизнь.
Забегая вперед, скажем, что шесть лет спустя власти спохватились: глава спецслужб Лаврентий Берия написал советскому диктатору Иосифу Сталину, что ответственность за бегство предусмотрена лишь для родственников военнослужащих. Остальные, дескать, остаются без заслуженного наказания. Поэтому действие закона распространили и на родственников всех остальных беглецов — их отправляли в ссылку в отдаленные северные районы СССР на срок от 3 до 5 лет с конфискацией всех принадлежащих им построек, сельскохозяйственного инвентаря и домашнего скота.
Но вернемся в тридцатые. К моменту пика сталинских репрессий наказание формально предусматривалось лишь для жен военнослужащих. Хотя на практике остальных женщин, бывших замужем за «врагами народа», часто лишали работы (но арестов еще не было).
Пример такой истории — судьба писательницы Елены Романовской, матери будущего руководителя Беларуси Станислава Шушкевича. В 1936-м ее мужа, Станислава Шушкевича-старшего, арестовали. Ее саму исключили из комсомола и уволили с работы. Тогда она в отчаянии пошла в НКВД, где прямо заявила: «Я отсюда никуда не уйду. Забирайте и меня в тюрьму, так как я нигде не могу устроиться на работу и мне нечем кормить сына и мать, не имея никаких денег». Женщине повезло: ей попался участливый сотрудник, который помог устроиться на работу учителем. Год спустя ее бы уже действительно арестовали вслед за мужем.
В лагеря — вместе с детьми
В мае 1937-го Политбюро (высший коллектив орган власти в компартии, который возглавлял Сталин) решило выселять из Москвы, Ленинграда, Киева, Ростова, Таганрога, Сочи лиц, исключенных из партии, а также членов семей репрессированных. НКВД начал проводить эту операцию в конце июня.
5 июля того же года появилось еще более драконовское постановление, называвшееся «О членах семей осужденных изменников родины». По нему всех жен «изобличенных изменников родины право-троцкистских шпионов» должны были отправить в лагеря «не менее, как на 5−8 лет». Всех детей из семей, не достигших 15 лет, предлагалось отправить в детские дома и интернаты. Причем учреждения должны были находиться вне Москвы, Ленинграда, Киева, Тбилиси, Минска, приморских и приграничных городов. С теми, кто старше, решать вопрос предлагалось индивидуально.
15 августа появился четкий приказ НКВД, расписывавший весь алгоритм действий. На стадии подготовки в том числе требовалось составить отдельную краткую справку «на социально-опасных и способных к антисоветским действиям детей старше 15-ти летнего возраста», а также именные списки всех детей до 15 лет. Малышей в возрасте до трех лет отправляли в лагеря с матерями, старше — в детские дома. Из-за разлуки с детьми происходили трагедии. Известны случаи, когда некоторые женщины еще по пути в лагерь буквально сходили с ума, некоторые не выдерживали и кончали жизнь самоубийством.
«За одной из женщин пришли вечером. Она решила не бросать сына. Собрав чемоданы для себя и ребенка, она надеялась, что они будут вместе. Но когда в тюрьме у нее отобрали сына, мать в шоке перепутала чемоданы и отдала ему свои вещи. Потом, в камере, громко разговаривая сама с собой, она перебирала детские вещи и плакала. В горе эта женщина сошла с ума, а мальчик умер в детском доме», — вспоминала узница АЛЖИРа (об этом учреждении мы скажем ниже) Галина Степанова-Ключникова.
Важно, что арестовывали всех жен — состоявших как в юридическом браке, так в сожительстве с «изменником родины». Если к моменту ареста супруги развелись, но жена знала о его «контрреволюционной» деятельности и не сообщила, арестовывали и ее. На практике отсутствие доказательств никогда не становилось помехой для последующих арестов. Один из примеров — протокол допроса Нины Головач-Вечар, жены белорусского писателя Платона Головача, убитого во время «Ночи расстрелянных поэтов». «Вам предъявлено обвинение по ст. 24−68, 24−70 и 76 УК СССР. Признаете себя виновной?» — спросил ее следователь. «Нет, не признаю. О контрреволюционной работе Головача Платона я ничего не знала. Записано верно, мною прочитано», — ответила Головач-Вечар. Кроме даты и подписи в документе больше ничего нет. Но отсутствие доказательств не помешало присудить ей восемь лет и отправить в лагерь.
На бумаге беременных, людей преклонного возраста, тяжело и заразно больных женщин арестовывать было нельзя. Но в реальности от наказания не освобождали и их. Сперва заставляли дать подписку о невыезде, затем зачитывали им обвинительный приговор в товарном вагоне, по пути в лагерь. Исключений не делали ни для кого.
Судя по всему, к моменту появления приказа стало понятно, что выселить детей вообще всех арестованных в лагеря невозможно, да и в этом нет особого смысла. Поэтому власти оставили несколько лазеек. «В том случае, если оставшихся сирот пожелают взять другие родственники (не репрессируемые) на свое полное иждивение — этому не препятствовать», — отмечалось в документе.
Те, кто об этой лазейке знал, старались воспользоваться такой возможностью. «Когда в 5 утра раздался звонок, я поняла, что это за мной, — вспоминала Галина Колдомасова, еще одна узница АЛЖИРа. Ее мужа забрали в 1937-м. Она уже знала, что в лагеря отправляют не только жен, но и детей. — Двое военных, предъявив ордер на мой арест, сообщили, что детей забирают в детдом, затем один из них подошел к кроваткам, где спали дети, и стал срывать со стены коврики. Я поспешила вынуть из шкатулки документ, по которому брат моего мужа брал в случае чего опекунство над детьми. Заготовить такой документ мне посоветовала женщина, стоявшая со мной однажды в тюремной очереди на передачу».
Будущую звезду балета Майю Плисецкую приютила родная тетка. «Клянусь, что только много позже поняла, что отвратительные стриженые женщины, пахнущие потом так сильно, что после их визита надо было открывать все форточки, приходившие к нам и придирчиво, подозрительно выспрашивавшие меня про маму <…>, были из детского дома. Куда меня, бездомную сироту, отпрыска „врага народа“, надлежало отправить», — вспоминала она в мемуарах.
На практике же приказ НКВД дал возможность решать судьбы людей абсолютно произвольно, по желанию конкретного начальника.
По документу от 5 июля 1937-го были репрессированы около 18 тысяч женщин и «изъяты» порядка 25 тысяч детей.
«Малыши даже плакать не смели. Они только кряхтели по-стариковски и — гукали»
В Советском Союзе существовало несколько женских лагерей. Это Темляковский, находившийся под российским Горьким (сейчас Нижний Новгород), Джангиджирский — под кыргызским Бишкеком, и Темкиновский — под поселком Потьма в Мордовии. В последнем, впрочем, из 13,9 тысячи заключенных было лишь 4,4 тысячи женщин.
В Кыргызстане такие заключенные в том числе занимались обработкой сырья для изготовления мешковины и веревок. В двух других пунктах их отправляли на лесозаготовки, использовали при строительстве железнодорожных путей (например, из Потьмы в Рязань) и так далее.
Но самым известным был Акмолинский лагерь для жен изменников Родины, находившийся в Казахстане (в историю он вошел под аббревиатурой АЛЖИР).
Условия в нем были ужасные как для взрослых, так и для детей. Вместе с мамами малютки ехали лишь до прибытия к месту назначения — в холодных неотапливаемых вагонах. В лагерях женщин сразу отправляли в одни бараки, малышей — в другие. Туда можно было попасть только на кормление два-три раза в день, да и то под конвоем. Само собой, никакого декретного отпуска у осужденных не было.
Пока заключенные находились на работе, за детьми смотрели бытовички — женщины, осужденные за бытовые преступления. На малышей они обычно не обращали никакого внимания и старались быстрее избавиться от постылой работы.
«Видела, как в семь часов утра няньки делали побудку малышам. Тычками, пинками поднимали их из ненагретых постелей. Толкая детей в спинки кулаками и осыпая грубой бранью, меняли распашонки, подмывали ледяной водой. А малыши даже плакать не смели. Они только кряхтели по-стариковски и — гукали. Это страшное гуканье целыми днями неслось из детских кроваток. Дети, которым полагалось уже сидеть или ползать, лежали на спинках, поджав ножки к животу, и издавали эти странные звуки, похожие на приглушенный голубиный стон. На 17 детей приходилась одна няня, которая должна была кормить, мыть, одевать детей и содержать палату в чистоте. Она старалась облегчить себе задачу: из кухни няня принесла пылающую жаром кашу. Разложив ее по мискам, она выхватила из кроватки первого попавшегося ребенка, загнула ему руки назад, привязала их полотенцем к туловищу и стала, как индюка, напихивать горячей кашей, ложку за ложкой, не оставляя ему времени глотать», — вспоминала узница АЛЖИРа Хава Волович. В 1942-м она родила дочь, которая через два года умерла в лагере.
Когда ребенку исполнялось три года, его отправляли в детский дом, где условия были не лучше. «Ставили на стол раскаленный борщ, к которому дети не могли притронуться, через несколько минут убирали и ставили такую же раскаленную кашу, к которой дети тоже не успевали притронуться, как звучала команда, и ее убирали. Оставалась только пайка хлеба, ее нужно было успеть съесть, потому что при выходе проверяли и отбирали все, что оставалось у детей», — вспоминала заключенная Искра Шубрикова.
Майя Кляшторная, дочь расстрелянного белорусского поэта Тодора Кляшторного, рассказывала, что по утрам они с подругой щупали друг друга — так проверяли, живы ли. А еще им запрещали читать послания от родных. Майю спасло чудо. Письмами в детском бараке утепляли окна. Однажды девочка стояла у подоконника и увидела край бумаги, который напоминал письмо — оказалось, оно было от старшей сестры, которая ее искала. Так удалось восстановить связь с родными.
Женщины же работали наравне с заключенными-мужчинами. Они были вынуждены выполнять завышенные планы, питаться тюремной баландой и выслушивать оскорбления со стороны охранников и администрации. В АЛЖИРе в разные годы находились Елена Рыдзевская (теща белорусского писателя Петруся Бровки), певица Лидия Русланова, Екатерина Калинина (жена сталинского соратника Михаила Калинина), актриса Татьяна Окуневская, режиссер Наталья Сац, балерина Рахиль Плисецкая (мать великой балерины Майи Плисецкой) и многие другие.
«Что значит — почему? Они должны были быть изолированы»
Репрессии в отношении родных не завершились и после того, как в целом и они достигли пика и пошли на спад.
В апреле 1941-го на Север решили отправлять людей, чьи родные были осуждены как «участники контрреволюционных организаций украинских, белорусских и польских националистов».
В августе того же года вышел приказ, по которому семьи «командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу» подлежат аресту. В своем кругу Сталин пошутил, что теперь, очевидно, следует сослать и его, и он, если можно, выбирает знакомый с дореволюционной поры Туруханский край. Причина в том, что сын вождя Яков Джугашвили уже находился в плену. Но массово этот приказ не использовался: в условиях войны сложно было отличить попавших в плен от без вести пропавших.
А год спустя наказание уточнили. Теперь его распространили на лиц, чьи родственники сотрудничали с немцами или ушли с ними при отступлении. Тогда же власти расшифровали, кто вообще считался «членами семьи изменника родины». Это отец, мать, муж, жена, сыновья, дочери, братья и сестры, «если они жили совместно с изменником родине или находились на его иждивении к моменту совершения преступления или к моменту мобилизации в армию в связи с началом войны».
Кстати, в 1941-м в Сибирь отправили жену, сына, родителей и тещу командующего Западным фронтом Дмитрия Павлова, из которого сделали козла отпущения за неудачи в начале войны. Хотя его осудили за «трусость и бездействие власти», а не за измену.
АЛЖИР прекратил существование в 1950-м, Темниковский лагерь — еще раньше, в 1948-м, как и другие такие места. Возможно, это случилось потому, что сроки у большинства репрессированных жен истекли в 1942—1946 годах. Но это не означало долгожданного освобождения. Женщины оставались в лагерях в положении вольнонаемных работниц. Сами лагеря реорганизовали в другие административные единицы.
После смерти Сталина они вышли на свободу — с подорванным здоровьем и расшатанной психикой. Часть же так и не смогла вернуться — они похоронены в местах заключения.
Разумеется, отдельные люди выходили на волю раньше. Например, упомянутый выше Михаил Калинин сперва помог жене получить более легкую работу (она счищала вшей с белья заключенных и жила в бельевой, а не в бараке), а незадолго до смерти смог выпросить для нее освобождение. Рахиль Плисецкую вытащили из лагеря брат и сестра, танцевавшие в Большом театре — ее перевели на вольное поселение, а затем разрешили вернуться в Москву. Но большинство досиживали свой срок до конца — и вплоть до реабилитации оставались пораженными в правах. Им запрещали жить в больших городах (в том числе в Минске), не принимали на работу и учебу.
«Я хочу сказать о тех людях, с которыми познакомилась, когда уже стала взрослой, когда уже потеряла маму, — сказала на одной из встреч Людмила Богданова, дочь репрессированной. — Я была поражена, что дети, которые потеряли отца и мать, прошли детский дом, были так несчастны, стали крупными учеными, писателями, актерами — это образованные и интеллигентные люди, занимающие высокие посты. Так сильна генетика (родителей), их потому и уничтожили, что это были мощные люди, которые мешали таким, как Сталин и его окружение, — ничтожествам».
Последняя характеристика полностью соответствует истине. В 1970-х годах писатель Феликс Чуев, общавшийся с пенсионером Вячеславом Молотовым, в прошлом одним из ближайших соратников Сталина, спросил его: «Почему репрессии распространялись на жен, детей?» — «Что значит — почему? Они должны были быть изолированы. А так, конечно, они были бы распространителями жалоб всяких», — ответил тот. Этого было достаточно, чтобы отправить тысячи людей на тот свет.
Читайте также
