О своих сослуживцах Хип не знает почти никакой личной информации. Только позывной и сколько ложек сахара человек кладет в кофе. Большинство добровольцев предпочитают придерживаться анонимности. Хип же свою историю не скрывает. Он офицер, который застал начало российского вторжения в Украину на аэродроме в Мачулищах, но вот уже полгода молодой человек находится в полку Калиновского. И каждый раз, когда рассказывает кому-то, что пережил за последнее время, слышит: «Что? Серьезно?». Признается, что порой сам ловит себя на мысли: «А случалось ли в моей жизни такое?» О том, что было и есть сейчас, он рассказал «Зеркалу».
«Когда находишься в городе по форме, одни люди говорят: „Спасибо, что вы здесь“, другие — „Идите отсюда“»
Бойца с позывным Хип на самом деле зовут Александр, ему 26 лет. Договориться с ним на интервью непросто: график молодого человека расписан. Он служит в медроте полка Калиновского и уже больше двух недель находится на боевых выездах. В Беларуси мужчина окончил Академию авиации, по образованию он инженер радиоэлектронного оборудования воздушных судов и самолетов. Говорит, с начала войны у него отторжение к авиации, поэтому, когда приехал в Украину, единственное, чего хотел, только бы его служба оказалась связана с другим направлением.
— У меня есть неплохие знания по связи, умение работать с техникой. Я мог бы заниматься РЭБ (радиоэлектронной борьбой. — Прим. ред.), но на тот момент получил информацию, что таких специалистов хватает, — рассказывает собеседник. — Нужно было искать себя в другом. Первое, чему нас учили в полку, это тактическая медицина. Мне настолько понравилось, что в мыслях для себя пометил: «Если не найду ничего поинтереснее, буду развиваться в этом направлении». Во время дальнейшего обучения, которое длилось пять месяцев, понял: у меня нет желания, скажем так, иметь дело непосредственно с вооружением, поэтому, получив добро, сдал экзамены и пошел в медроту.
— Вы впервые на боевых выездах, как они проходят?
— Полк аккуратно и долго вводит бойцов на поле боя. Не бывает, что ты приехал — и через пару дней уже на передовой. Как это было у меня? Сначала нас разместили в прифронтовом городе. Объяснили, что будем делать. Через пару дней, когда привыкаешь к обстрелам, бесконечной воздушной тревоге и странному отношению людей вокруг, тебя переводят на вторую линию, то есть еще ближе к фронту. За время здесь я еще не был в самом близком контакте. На данный момент мое подразделение выполняет поддерживающие задачи.
— Вы сказали про странное отношение людей. Что имеете в виду?
— Когда находишься в городе по форме, сталкиваешься с двумя мнениями. Одни люди говорят: «Спасибо, что вы здесь». Другие — «Идите отсюда. Мы тут живем. Может что-то случиться». Периодически возникают даже своеобразные конфликты.
— С чем самым страшным столкнулись за это время?
— С тем, что на боевых я не испытываю страха. Собственное отношение пугает больше, чем нахождение там.
«Попал в группу, которая должна была обслуживать борт № 1»
— Давайте немного поговорим о том, что было в вашей жизни до полка. Вы рассказывали, что закончили Академию авиации и вас распределили в МЧС. Чем вы там занимались?
— В 2020-м в звании лейтенанта меня распределили инженером в «Авиацию» МЧС (авиационное аварийно-спасательное учреждение «Авиация» МЧС. — Прим. ред.) в Витебск. Великолепное место, просто восхитительные люди. Основное, чем занимался, — это подготовка самолетов Ан-2 и вертолетов Ми-2 к полетам. Следил за контролем радиосвязи, навигацией, локацией. Я легко соглашался на командировки и хорошо себя зарекомендовал.
Вскоре после моего распределения начались протесты. При попытках меня задержать спасала «корочка» лейтенанта. Например, была акция на вокзале. Меня положили мордой в пол, обыскивают, говорю: «В заднем кармане, хлопцы, смотрите». Получаешь по голове дубинкой, открывается задний карман, там находят документ и уже приносят извинения. Большое количество силовиков, разгонявших протесты, по званию не старше сержанта. Поэтому при виде «корочки» офицера, которая могла создать им проблемы, они быстро успокаивались. Протоколов на меня не составляли.
— Что было дальше?
— В МЧС я отработал чуть меньше года. Дальше произошло неожиданное. В один из дней, когда мы вылетели в командировку в Брест, мне позвонили из военкомата, говорят: «Вы призваны». Отвечаю: «Не может быть». Во-первых, я служу в авиации уже со званием, как меня могут снова призвать? Во-вторых, авиационных специалистов не призывают даже из гражданской авиации. Услышав это, они засомневались: «Наверное, произошла ошибка», но позже перезвонили: «Нет, все правильно, вас вызывают по указу № 114». Набирали меня в субботу, а в понедельник нужно было прибыть в Мачулищи.
Как работал документ? Воинские части составляют запросы на определенные должности и специалистов, и вне зависимости от места службы их призывают. Вызывали на год. На мою позицию оказалось три кандидата. Один сказал: «Делайте, что хотите, я не пойду». У второго была беременная жена и ребенок. Понял, мне намного легче послужить и вернуться в МЧС, чем этому человеку, и мы договорились. Согласно приказу, мне дали 30 дней на переезд. Официально служба у меня началась с 13 июня 2021 года.
— И в какой части вы оказались?
— Меня направили в технико-эксплуатационную часть. Определили в спецгруппу, где, так получилось, работал мой сослуживец по Академии авиации. Он быстренько ввел меня в курс дела. Говорит, люди тут прекрасные, мы занимаемся тем-то. Одно из направлений деятельности — обслуживание спецбортов: президентского (борт № 1) и министерских (борт № 2 и № 3). Я ответил, что не хочу с этими вертолетами работать. Он сказал, когда поступит такое задание, будешь с начальником разбираться, а пока тебе нужно учиться, так как в этих аппаратах есть свои особенности. Согласился. Через две недели прилетает президентский борт, нам нарезают задачи, я отказываюсь их выполнять.
Услышав это, инженер направил меня к командиру группы, тот — к начальнику технико-эксплуатационной части, от него я попал к командиру батальона, дальше — к замкомандира части. Везде сообщал, что не хочу заниматься бортом № 1 по политическим соображениям. Мне грозились всем, всем, всем. Но по 114-му указу нас призывают как молодых офицеров. Насколько знаю, в течение первого года службы к молодому офицеру не могут применять никакие наказания. Например, отправлять на гауптвахту, лишать премий (офицеров могут отправить на гауптвахту только по уголовной статье. — Прим. ред.). В моем понимании худшее, что со мной могло случиться, — меня бы лишили звания, но это не пугало: в МЧС есть гражданские должности, на которые я без проблем мог бы пойти. Плюс у меня был опыт работы в KFC. Чуть что, там всегда можно заработать на жизнь.
К сдаче зачетов относился халатно, отвечал, что знал, просили написать конспект, писал, ходил на пересдачи. В итоге мне пригрозили лишением звания, я был рад. Рассчитывал, спишут как профнепригодного и я вернусь в МЧС.
Но так случилось, что «восьмерик» (сотрудник части, который отвечает за секретное делопроизводство. — Прим. ред.), видимо, решил, пока я занимаюсь зачетами, заполнить за меня ведомости и сдать экзамен, который нужен для обслуживания спецбортов. Он отправил мои документы в центральный отдел в Минск. Зачем он это сделал (может, хотел выслужиться?) и как там меня проверяли, я не знаю. В отделе кадров мне уже по факту сказали, что я получил допуск к секретности (он позволял обслуживать спецборта. — Прим. ред.). Выходило, уволить меня уже не могли. Остальные зачеты просто закрывали без моего участия.
К тому же нужно понимать, у каждого вертолета есть свой ресурс. У борта № 1 он шесть месяцев либо полторы тысячи часов. Это значит, каждые полгода он обязан проходить полное обслуживание, как ТО в автомобиле. За время моей службы на обязательное «техобслуживание» борт должен был поступить дважды — в июне и феврале. Летом, пока я бегал с зачетами, эта процедура уже закончилась. Все понимали, данные вопросы на полгода закрываются и я буду заниматься другими бортами, в работе с которыми не видел никаких проблем. Конечно, случалось, из-за поломок спецборт мог прийти на экстренный ремонт. Тогда от меня требовалось просто сидеть, ничего не делать и не создавать проблем.
Вроде все устаканилось, и тут в распоряжение командира части приходят так называемые красные списки. Это фамилии людей, которых подозревают в участии в протестах. Моя там тоже была — и меня снова начали вызывать по всем начальникам: «Где участвовал, что на тебя есть?» Предложили быстренько собрать папочку. «Собрать папочку» — это, по-моему, 31 или 32 условия, которые нужно выполнить. Например, почистить соцсети, записать видео, сказав, что признаю свои ошибки, поучаствовать в провластных мероприятиях. Я отказался. Меня предупредили: «Будут последствия».
Соцсети я веду аккуратно. Лайков и комментариев не оставляю. Был убежден: самое страшное, что может случиться, это [найдутся] чьи-то показания. Но все закончилось тем, что мне запретили допуск к табельному оружию. В связи с этим перестали ставить в наряды. Получается, вроде бы и наказали, но, с другой стороны, освободили от нагрузки — бессонных ночей и ответственности. Это первое. Второе — без допуска к оружию человека не привлекают для стрельб и учений. Следовательно, в это время я отдыхал. Летать в командировки без оружия тоже не мог.
Как понимаю, если бы на меня начали заводить какие-либо дела, их бы пришлось открывать и на тех, кто участвовал в выдаче моего спецдопуска. Поэтому меня не трогали, просто попросили не отсвечивать. Моя задача заключалась в том, чтобы приходить на службу вовремя, являться на мероприятия в части, например офицерские собрания, и в случае необходимости выполнять работу на обычных бортах. А необходимость эта была, когда кто-то из группы был в отпуске, наряде, болел. В остальное время меня привлекали на е***ках. Так в армии называют работу, когда нужно что-то покопать, постричь. В общем, занимался хозяйственной деятельностью, но был не против и старался все делать качественно, потому что мои сослуживцы — это хорошие люди, отличные специалисты. С их стороны вопросов ко мне не было. Некоторые, кстати, удивлялись, почему я не хожу в наряды, ведь вроде как провинился. Спрашивали, как можно сделать то же самое? (смеется) Хотя два наряда у меня было. Один из них в новогодние праздники. Попросили срочно выйти вместо человека, который заболел ковидом. Я плотно занимался страйкболом, поэтому, чтобы стоять на посту, взял свой страйкбольный пистолет.
— Получается, на борту № 1 вы не были?
— Когда по какой-то причине к нам на пару часов прилетел спецборт, меня просили посидеть в буфете. Но интересно же посмотреть, что там внутри, поэтому, если ребята, например, просили помочь что-нибудь тяжелое туда занести, я соглашался.
По размерам он такой же, как Ми-8. Но если на обычном борту комфортно могут поместиться до 20 человек, то в этом шесть. Здесь есть разделение пространства для обслуживающего персонала и пассажиров. Уборные у них тоже отдельные.
Внутри вертолета стоят диваны, телевизор, холодильник, установлена барная стойка, спецсвязь. Все рассчитано так, что, где бы пассажир ни находился, он мог бы взять телефон, просто вытянув руку. Аппарат есть на столе, в туалете, при входе. Вместо ковролина там застелен дорогой ковер. Когда вертолет приходит на обслуживание, понятно, что все работающие техники грязные, в масле, поэтому борт застилают пленкой, отдельно накрывают ковер, обшивку, чтобы не вымазать и не повредить. У некоторых техников был такой страх заляпать этот ковер и влететь на деньги, что они работали там босиком. Каждая царапина и черкашка (след от обуви. — Прим. ред.) разбирались с криками и наказанием.
Когда борт к нам приходил, у него была карта описания. В ней перечислено все, что там есть. Каждая подушка, бокал. Там же учитывалось и количество конфет. Были случаи, когда человека, который не удержался и съел «Рафаэлку», наказывали.
Интересно, что если на обычных бортах наша группа занималась проверкой и обслуживанием только радиооборудования, то в президентском и министерском — всем радио-, электро-, навигационным и локационным оборудованием. Это делалось для того, чтобы не допускать к ним большого количества людей.
«Мужики, ситуация сложная, если нас вовлекают, я собираю вещи, вешаю китель и иду домой к детям, а вы как хотите»
— В сентябре 2021-го проходили беларусско-российские учения «Запад-2021». Чувствовалось тогда, что грядет что-то нехорошее?
— Меня лишили доступа к табельному оружию, поэтому на учениях не задействовали. В тот период у меня были недели, когда я просто сидел в кабинете и читал. За тот год прочел такое количество книжек, которое не прочитал, наверное, за всю жизнь. Но вообще, если говорить про сентябрь, то в тот период о возможной войне даже мыслей не возникало. Учения проходят ежегодно, это все плановое.
— А когда такие мысли появились?
— 24 февраля 2022 года. В феврале проходили еще одни учения (речь о беларусско-российских учениях «Союзная решимость — 2022», которые были с 10 по 20 февраля. — Прим. ред.). Авиация, которая эксплуатировалась, размещалась на аэродромах в Барановичах и Мачулищах (а также в Лиде и Лунинце. — Прим. ред.). Соответственно, техника, как и большое количество россиян, базировались в Мачулищах.
Не скажу по датам, когда было официальное окончание учений, но лично у нас в части все подвели так, чтобы утром 23 февраля сделать общее массовое построение и отпустить людей отмечать праздник. Был очень сокращенный день, где-то в 13.00 нас отпустили. Тогда же все россияне, загруженные водкой, шоколадом и картошкой, возвращались к себе. По-моему, на аэродроме не оставалось ни одного их борта.
Мы договорились с друзьями встретиться в пиццерии. Вечером шел домой с сознанием, что 24-го у меня выходной, буду отдыхать. Вся эта канитель закончилась. Мои сослуживцы освободились, следовательно, у меня будет очень мало работы в части. Элементарно мне не придется одному чистить снег. Было отличное настроение.
Мы с ребятами хорошо погуляли, и часам к четырем утра я вернулся домой. В шесть позвонил начальник и поднял по боевой тревоге. Как это происходит? Набирают по обычному телефону и называют код. Например, «Полынь 12» — учебная тревога, «Акация 9» — боевая. Я снимал квартиру рядом, поэтому в течение получаса мне следовало явиться в часть. В 6.20 был на месте. Никто ничего не понимал. Меня поразило огромное количество сослуживцев, которые там находились. До 8.00 — нашего обычного построения — приезжали люди, у всех был вопрос: «Почему нас собрали?» Огромный кипиш, непонятно, что происходит.
— Вы что, новости не читали?
— У нас лежал интернет. Плюс на службу многие приезжают с «кирпичами» — кнопочными телефонами.
Получилось так, что в технико-эксплуатационную часть мы попали только к 9.00. Чтобы туда добраться, нужно было проехать на машине через всю взлетную полосу. Пока добирались, смотрел по сторонам, и ощущалось, словно все самолеты, которые участвовали в февральских учениях, снова находились на аэродроме.
В 9.00 нас построили и сообщили, что началась война. Не спецоперация, а война, Россия напала на Украину. После этого сообщения мне понравились слова моего начальника. Он сказал: «Мужики, ситуация сложная. Давайте будем честными, если нас в это все вовлекают, я собираю вещи, вешаю китель и иду домой к детям, а вы как хотите».
Когда мы разошлись по своим группам, ни о какой работе даже речь не шла. Наверное, сутки просто сидели у телевизора, те, у кого ловил интернет, читали новости. Люди были ошарашены происходящим. У кого-то жили родственники в Украине. Они звонили им узнавать, что там и как.
В тот день стало известно, что нас переводят на казарменное положение. Российские военные считали: Киев возьмут за два-три дня. С такой мыслью нас и селили в казармах: «Мужики, потерпите, все скоро закончится, и будет хорошо». Но в итоге казарменное положение, по-моему, продлилось до апреля. Ночевать домой отпускали только местных. Люди, которые жили в Минске, ездили к семьям только в выходные.
— Вам в части объясняли, ради чего эта война? Проводили ли политруки какие-то занятия?
— Со стороны беларусских военных никто не пытался что-то оправдать или как-то это объяснить. Когда возникали какие-то вопросы, все говорили: «Это не наше дело, пусть они сами разбираются. Вы туда не лезьте».
— Чем вы с коллегами тогда занимались в части?
— Вся работа была направлена на поддержку российских бортов. Естественно, там хватало поломок и всего остального. Нас принуждали их ремонтировать. Например, по плану у нас должен стоять наш вертолет, а давали российский. По моим наблюдениям, процентов 60 сослуживцев отказывались с таким работать.
Командование к этому относилось нормально. Как понимаю, они не могли на нас никак повлиять. Невозможно заставить человека выполнять приказ, которого [официально] нет. Если сначала тебе говорили: «Вот сейчас придет российский борт, будете чинить», то потом это уже перешло в «Мужики, ну что вам, лень? Давайте вы сегодня почините, а мы вас на выходные домой отпустим». Начались уговоры.
Конечно, были среди беларусов и идейные, которые, как и россияне, видели в этом (в войне. — Прим. ред.) какую-то выгоду — националистическую или политическую. Находились и те, кто почувствовал в ситуации возможность выслужиться. Представьте, есть куча людей, которые не хотят делать какую-то работу (хотя это и не их обязанность), и появляется тот, кто соглашается. При мне случалось, когда кого-то снимали с должности и назначали другого. Проводили небольшую ротацию, чтобы человек, который был готов выполнять определенные приказы, имел больше полномочий.
По моим наблюдениям, руководители в части пытались максимально предоставить всю нашу рабочую мощь россиянам. Я так понимаю, выше на них сильно давили. Как мне показалось, на уровне пилотов контакты были плотными. Может быть, наши морально готовились к тому, что их тоже могут туда отправить, и через общение пытались получить опыт. Многие из пилотов, кого я знал, были провластными и вряд ли бы, как я думаю, отказались выполнять приказ. Но все это, как мне кажется, до первых боевых.
Был случай, когда мы пошли с одним из наших пилотов смотреть на российский вертолет, который расстреляли из крупнокалиберного пулемета. Приходим, там полсалона залито кровью, почти все оборудование вывернуто наружу. Не знаю, как он долетел. На моральных силах. Вы бы видели глаза нашего пилота. Мне кажется, люди после такого не садятся за штурвал.
— Как вам казалось, беларусские военные, с которыми вы работали, на тот момент были готовы участвовать в войне?
— По моему мнению, люди были абсолютно не готовы. Они столкнулись с чем-то несоизмеримым и понимали, если с этим придется работать, у нас будут огромные проблемы. Некоторые готовили отходные пути. Копили деньги, вывозили родственников, по возможности ремонтировали личные автомобили, чтобы можно было проехать большое расстояние. Были и те, кто ждал начала военных действий, но таких я встречал единицы. Мне кажется, заинтересованность там была из разряда «может, и нам начнут платить столько денег [как россиянам]». Находились и те, кто видел в украинцах нацистов. Но это, скорее, люди в возрасте.
— А что скажете о российских военных?
— Российских военных, с которыми пересекался в первые дни войны, я бы разделил на два типа. Первые — те, кто видел в этом какую-то политическую игру и понимал: то, что говорят по телевизору, наигранно, а цели там другие. Эти люди просто выполняли свою работу, им за это платили, и деньги немаленькие. Вторые действительно видели в этом какие-то национальные идеи. Встречал пилотов, которые сидели и говорили: «Надо резать свиней. Летим е***ить х**лов». Казалось, они готовы там головы положить. Но все эти мысли и идеи были до первых больших потерь.
А потом раз — и из 12 взлетевших К-52 возвращаются, допустим, только три. И люди понимают: война не только у них на мониторах, и воюют они не с папуасами, а с армией, у которой тоже есть возможность дать отпор. Тогда бравые настроения, как мне кажется, начали спадать. Но я не могу за это ручаться. К тому моменту я полностью прекратил общение с россиянами.
— Расскажите немного о быте россиян в период, когда они находились на аэродроме.
— Пилоты снимали квартиры в Мачулищах. А технический персонал, получалось, селили буквально где попало. Было старое заброшенное общежитие — вот, пожалуйста. Есть спортзал — живите как хотите. Насколько знаю, они могли спать в неотапливаемых помещениях и, по моим наблюдениям, много пили. Они постоянно были вовлечены в работу. А пилоты куда-то уезжали, отдыхали, возвращались и выполняли свои задачи. Я уже говорил об этом раньше в своем интервью, первый день войны, 24 февраля, в [местных] магазинах закончился алкоголь. Вот куда люди потратили первые деньги.
«Отказников было так много, что я просто стал одной строчкой в этом списке»
— В какой момент вы решили уезжать из Беларуси?
— Мысль уехать появилась сразу после начала войны, но окончательное решение я принял в марте. Из-за того что люди, у которых заканчивались контракты, старались уходить, появлялось много вакантных мест. Вплоть до того, что в пилотные группы (это бортинженеры) начали набирать из радистов. Хотя из того, с чем я раньше сталкивался, никогда не шла речь, что мы можем переучиться на бортинженеров. Такой специалист должен понимать конструкцию машины. Мы же работаем с железом, то есть оборудованием, и редко летаем. Бортинженер, кстати, считается привилегированной [профессией], она хорошо оплачивается и дает возможность дальше расти по службе.
Параллельно к концу марта на всех нас начали давить с подписанием контрактов на три и пять лет. Минимум раз в три дня меня, например, вызывал какой-то начальник и расписывал, как это хорошо его заключить. Я не согласился.
— Даже вам предлагали? Вы же политически ненадежны.
— В тот момент отказников было так много, что я просто стал одной строчкой в этом списке. На фоне всего этого в отделе кадров вспомнили, что я не отгулял отпуск. Плюс из-за того, что сдавал кровь, у меня сохранилась куча донорских выходных. Еще у нас есть возможность оформить социальный отпуск. И так как в июне у меня заканчивался контракт, я мог взять две недели для прохождения комиссии.
Пока я отдыхал, знакомый из КГБ привез мне мое личное дело, сказал, что у меня месяц. И больше в Беларуси мне оставаться нельзя. Объяснил, когда закончится мой спецдопуск, снимутся вопросы с некоторых людей, и у меня могут быть проблемы. Тогда я смог уехать в Грузию.
Первый месяц отдыхал, смотрел страну. А потом началась небольшая апатия. Понимал, что деятельность, которой я занимался в Беларуси, сложно применима сейчас. Я не электрик, не связист. Я узконаправленный специалист, и мое образование по факту могло пригодиться только в одной отрасли, куда я не хотел идти, — в авиации.
Наверное, до сентября я пробыл в прострации. Что делать дальше? Как жить? Находил себе развлечения, решая вопросы с адаптацией, — оформил банковский счет, договор на квартиру. Попробовал заняться моушен-дизайном. Сделал первую работу, заказчику понравилось. Мне заплатили. Потом еще, еще. И уже в феврале 2023-го я стабильно получал свои 1200−1500 долларов на фрилансе. Нашел себе много постоянных заказчиков и с ними работал.
— В какой момент решили присоединиться к полку?
— Еще когда уезжал из Беларуси. Но тогда я воспринимал подразделение скорее как политическую структуру, а не то, чем он действительно является. Думал, это ребята, которые ходят с фотоаппаратами где-то там в лесах, делая вид, что воюют. К августу в жизни накопилось много личных моментов, и я им написал.
— Что за личные моменты?
— Я могу их рассказать только вам [не под запись] для понимания.
На следующий день из полка мне ответили: «Вы прошли внутреннюю проверку, мы готовы вас принять». Я был в шоке, потому что обычно это занимает до двух недель. Въезд в Украину возможен был через Польшу. И тут я столкнулся с проблемой получения визы. Появился вариант сделать в Грузии гуманитарную, но меня предупредили, что это может занять до 12 месяцев.
В ином случае требовалось вернуться в Беларусь. Это было чревато рисками, но я решил попробовать. Написал в телеграм-бот организации «Идите лесом» (проект, который помогает уклоняться от мобилизации в России. — Прим. ред.) и следовал их инструкциям. Сразу попытался получить греческую туристическую визу, потом испанскую, затем польскую. На все потратил около двух тысяч долларов.
— Как силовики на вас не вышли?
— Каждые три дня снимал новую квартиру, платил наличкой. Насколько мне известно, в базах я появился недавно. Плюс визы пробовал получить через турфирмы, документы мне привозила курьерская служба. Лишь раз ездил лично, когда виза была готова.
— С какими мыслями жили в это время?
— Что я пойду смотреть кино на русском языке, в Грузии оно было на грузинском. Все время ожидания ходил в кинотеатры и наслаждался Минском, по которому очень соскучился. Знаете, уже здесь, в Украине, когда люди узнают мою историю, спрашивают: «Ты дурак? Ты же понимаешь, чем это могло быть чревато?» И я понимаю, что да, дурак. В тот момент я до конца не осознавал, во что это все может обернуться. Казалось, я делаю все, чтобы ничего плохого не случилось, но на самом деле это какое-то невероятное стечение обстоятельств и удача, что все так прошло.
Чтобы выехать из Беларуси, я снова обратился в «Идите лесом». В Варшаве я был к концу октября. В день, когда планировалась отправка в Украину, получил сообщение, что выезд переносится на неопределенный срок. И я такой: «Хорошо». На руках у меня оставалось долларов двести. Своих заказчиков я еще до выезда передал коллегам. Нужно было что-то делать. Я нашел знакомых, поехал в Краков, заселился в хостел и снова стал пробовать вернуться в моушен-дизайн.
Хозяйка хостела оказалась из Украины, она уехала еще в 2014-м. У нас сложились чудесные отношения. Они мне дали работу. Нужно было убираться четыре часа в неделю, за это я мог у них бесплатно жить. Меня все устраивало. Появлялись мысли, что на войну я уже не поеду. Друзья предложили совместно снять дом — и тут в начале января 2024-го приходит сообщение от полка: «8 января выезд». Честно скажу, не было даже искры сомнения. Ответил: «Хорошо», собрал вещи и уехал.
— Когда вас слушаешь, очень сложно поверить во многие вещи и в то, что они за такое небольшое время произошли с одним человеком.
— Однажды у меня с девушкой была маленькая история. В какой-то момент она прочитала статью про материализацию мыслей. Мы стали шутить на эту тему, и она такая: «Хочу быть фотографом». И тут через пару дней ей звонит тетя: «У меня лежит ненужный фотоаппарат. Тебе не надо?»
Сейчас живу мыслью, что для того, чтобы что-то произошло, надо задаться целью и к ней двигаться. Пока преграды, которые были, расходятся, и все происходит. Может, не все хорошо или с большим осадком, но оно случается.
