Даша шутит, что устроила на фронте «кружок политической адукацыі». До сих пор ей встречаются украинцы-военные, которые не слышали о белорусах, сражающихся против России. Всем им она рассказывает о ситуации в нашей стране до и после протестов. В разговоре у девушки вместе с белорусскими теперь проскакивают украинские слова — в соседнюю страну она уехала еще в марте 2022-го. Даша — это позывной 23-летней минчанки, которая служит в белорусской 1-й отдельной десантно-штурмовой роте под командованием Валерия Сахащика и вынужденно скрывает свое настоящее имя. О подразделении известно мало — представитель Кабинета только недавно объявил о его существовании в составе ВСУ. «Зеркало» поговорило с девушкой о службе, мужчинах и женщинах на войне, силовом сценарии и раздорах между добровольцами.
«Уже когда прошарила, что и как на этой войне, захотелось и п****ов повалить»
— Где вы сейчас находитесь?
— Мы все время в зоне боевых действий и по надобности выезжаем на задачи. Живем в 15 минутах от Марьинки (город в Донецкой области. — Прим. ред.). Деревня Григорьевка, которая близко к ней, разбита абсолютно, ни одного домика живого не осталось. У нас получше, но п***ры очень любят направить «грады» в нашу сторону. Не именно по нам — по каким-то «стратегически важным объектам», по их мнению. Например, по дому дедули, в котором ничего нет.
— Как часто и что прилетает именно по вам?
— В основном «грады» и «пионы» летят («Пион» — мощная самоходная пушка. — Прим. ред.). В нас еще, слава богу, не попали ни разу, но близко по квадрату было. До дома, где мы живем, танки просто не достанут. В Марьинке они работают периодически. Там есть еще «птюры» (противотанковые управляемые ракеты. — Прим. ред.). В этом плане там тяжелая ситуация: у них много чего, и самое важное — человеческий ресурс, который не боится отдать свои жизни на штурме. По-глупому. Их штурмы не оборачиваются успехом в основном. Россия, как обычно, подавляет массовостью.
— Сколько времени вы уже на войне?
— Я приехала 13 марта 2022-го, проходила обучение в полку Калиновского как парамедик. Оно очень затянулось — аж на два месяца. Оттуда ушла в добровольческие батальоны. Была во Втором интернациональном легионе — просто там повоевать не дали. Суммарно на войне около полугода будет: после обучения три месяца находилась на фронте, потом был перерыв в Варшаве, и с марта 2023-го — уже чисто работа. Сначала я была гранатометчиком. Но у меня в поясничном отделе грыжа, поэтому в марте, когда пришла в штурмовую роту, пришлось вернуться в медицинскую эвакуацию, чтобы не подставлять личный состав и успешность выполнения операций.
— Женщина-гранатометчик звучит грозно.
— На самом деле это такая спокойная работа, как по мне, потому что ты не на первой линии. Твое оружие достает дальше, чем стрелковое, и ты стоишь сзади. Работа была классная, просто тяжелая. У меня был Mk 19 (Mark 19 — американский автоматический станковый гранатомет. — Прим. ред.). У него «голова» весит 30 кг, а тренога — 20, боекомплект — сколько возьмешь, но тоже прилично. У нас в подразделении сексизма нет — Даша взяла этот гранатомет и пошла вперед. Из-за этого и получила грыжу, но так сложилось неудачно: я упала, гранатомет — на меня. А так, там самое главное было — дойти до позиции, выставиться и окопаться. В этом проблем вообще не вижу: я же не одна в расчете. Максимум мы шли километров семь, наверное.
Я прекрасно понимаю, что физически не хуже многих бойцов и эту телегу точно вывезу. И вывозила. Но ты же не просто идешь по полю, где все замечательно, — там еще и прилетает: мины, тот же АГС (снаряды советского автоматического гранатомета. — Прим. ред.). Идешь, слышишь: свистит. Громко — ложись. Негромко — иди дальше. С ВОГами потяжелее (граната, которой стреляют из подствольного гранатомета. — Прим. ред.) — их сложно услышать. Там уже играешь в рулеточку: повезет — не повезет.
В ту же Марьинку выход и вход — самое тяжелое, что можно только придумать, потому что там у п***ров много оснащения, они все видят, понимают. На других делянках, бывает, даже нет дронов и тепловизоров. Или они не умеют ими пользоваться — мы еще не поняли этого прикола.
Но везде опасно, потому что мины. Мы о своих тоже не всегда знаем. Сапер — такой человек, который может поставить мину и умереть, и она останется в секрете, потому что никто ее не отметил.
— Расскажите о себе: откуда вы, чем занимались до войны?
— Я из Минска. Мне 23 года. Уже второй день рождения встречаю в Донецкой области. Всю жизнь училась и работала на какой-то дурной работе типа повара — что можно было бы совместить с учебой. Сначала на инженера училась, но поняла, что это не мое, ушла. Потом в сознательном возрасте поступила на медицину, отучилась год и, к сожалению, началась война. Мной было решено быть не наблюдателем, а участником каких-нибудь этапов помощи Украине. И я уехала, недоучившись.
Сейчас подалась на программу Калиновского и ожидаю ответ. У меня будет год курсов польского. Надеюсь, что паньство польское войдет в положение и все будет дистанционно. Нет — буду выкручиваться, до последнего буду с пацанами, помогать приводить все к уму в роте, потому что это новостворенное подразделение, которое будет расширяться в будущем, а больше голов — больше проблем. Поэтому сейчас и бумажками занимаюсь, чтобы тем, кто придет на место меня (а я начальник медслужбы и рано или поздно уйду), было удобно и понятно работать.
— Получается, вы бросили учебу и уехали на войну?
— Да, я выехала в Варшаву, там сразу пошла в «Белорусский дом», а потом поехала в полк Калиновского. Девушек там не очень ждали, но я была настойчивая, взяла тем, что умела пользоваться оружием и были азы по медицине. Плюс помог мой характер, патриотизм — это я услышала от ребят, что меня собеседовали.
Сначала была в медицине — это вообще не обсуждалось. Почему так, я даже не спрашивала. Радовалась, что меня в принципе взяли, потому что была готова помогать в любой мере — даже стоять готовить. Сразу было тяжело: зима, эти учения, ФИЗО, тактика, саперное дело. Все на улице. Ты вечно болеешь, вечно что-то болит. Я не рассчитывала, что мне будет так тяжело, потому что всю жизнь в спорте, в нормальной физической форме. Я переоценила себя, честно скажу, но пути назад не было. Это был вызов самой себе, и я его вывезла.
— Как вы попали в гранатометчики?
— Уже когда прошарила, что и как работает на этой войне, мне захотелось и повалить п****ов хоть каким-то образом. И почему я должна себе в этом отказывать, если я легко обучаема, у меня все получается? Решила себе позволить такой изыск, но его мне разрешили только украинские пацаны — они попроще в этом плане.
Я начала менять украинские добробаты. Местные — меньше сексисты, честно скажу. Они показывали мне вооружение, я все поняла и говорю: давайте поедем на полигон — поехали постреляли. Потом: «А давайте я выйду с вами». Они в шоке немного: «Давай!» Я показываю хорошие результаты, ну и все: «Без питань, будешь ездить с нами дальше». Всем вооружением, которое было у нас, меня научили пользоваться, за что им большое спасибо, потому что сейчас в неотложных ситуациях мы можем действовать. Тот же ДШК (советский станковый крупнокалиберный гранатомет. — Прим. ред.) у нас есть, и пользоваться им умею только я.
«Сахащик — хороший мужик, сильно помогает нам в материальном плане»
— Когда вы уходили в белорусскую штурмовую роту, знали, что ее создал Валерий Сахащик, который работает в Переходном кабинете?
— Кабинета тут никакого нет. Но, как только мы сюда приехали, был такой мотивчик, но все это мы сразу пресекли. Никаких кабинетов. Мы же все понимаем, что во всех добровольческих объединениях эта политическая подноготная мало-помалу будет, но мы против этого. Никакой политики — только война, только подготовка к освобождению Беларуси. Мы до конца будем придерживаться этого.
Создано и спасибо. Но при этом ни в какой кабинет ходить не будем, никакого влияния он на нас не оказывает. Утверждаю на 100%. Я знала, что здесь есть Валерий Сахащик. Я не изучала его бэкграунд, но как по мне — ну, обычный человек, ничего сверхъестественного в нем нет, мне и моим знакомым ничего плохого не сделал. Поэтому мне неоткуда брать информацию, почему к нему плохо относятся. Хороший мужик, сильно нам помогает в материальном плане — то есть обеспечение и прочее. Мне всего хватает. Тут все, чего у тебя нет, дадут. За медицину я сама пекусь: нахожу волонтеров, кручусь, выбиваю. Все мои бойцы укомплектованы и еще, условно, двадцать я на 100% могу укомплектовать точно.
— Обеспечением медгруппы вам нужно самой заниматься?
— Объясняю. Человека, который ничего не понимает в медицине, я не буду к ней допускать. Зачем мне этот склад бинтов, когда я могу у волонтерів попросить что-то более нужное?! Поэтому я сразу сказала, что буду заниматься сама. Уверена, если бы не проявила инициативу, это все бы тоже было. Нельзя на одного человека скидывать все обязанности. Он [Сахащик] и так много сделал, большой молодец, много чего выбил: и дроны, и пятое-десятое. Так как мы коллектив нововосходящий, скажем, должны помогать друг другу и быть все маленькими гвинтиками одного механизма.
— Валерий Сахащик не говорит о количестве бойцов в роте. Может, вы можете назвать какой-то диапазон от и до, сколько людей?
— Нет, не могу. Мы договорились это не распространять. Все-таки буду придерживаться того же.
— Расскажите в общих чертах о людях — из каких они сфер, какого возраста?
— О, у нас промежуток интересный: 18−40 лет. Абсолютно все разные, с полномасштабки, с разным опытом с разных ділянок фронту. Все дополняют друг друга знаниями. Все задачи были выполнены хорошо — это говорила украинская сторона. По профессиям — есть инженеры, программисты, повара, что вы только ни найдете.
«Есть у Лукашенко суета насчет белорусов, которые научились воевать. Но, если мы пару раз п**ды не дадим, никто нас бояться не будет»
— Почему белорусские подразделения в Украине между собой конфликтуют?
— Понимаете, я общаюсь с некоторыми бойцами полка Калиновского, «Террора», про «Атом» — честно говоря, я впервые услышала на днях, поэтому ноу комментс. И что я вам скажу: здесь идет несогласованность на уровне начальства. Я понимаю, почему не хочет идти ПКК на контакт — потому что глубоко посаженная корона. Про «Террор» — без понятия, связывался ли с ними кто-то, пытался ли как-то договориться сотрудничать. А между собой у бойцов есть общение.
Я тоже за то, чтобы бойцы в белорусских подразделениях общались, чтобы, извините, вдруг что — мы коллективно собрались и пошли выполнять нашу цель номер два после освобождения Украины. Но кому-то надо где-то прогнуться, кому-то — надавить, все это — переговоры, не моего ума дело.
— Вы полтора года не были дома. Когда шли рейды РДК в Белгородскую область, вам не хотелось так же заехать в Беларусь?
— Конечно, хотелось! Когда Прыгожын паперся, мы уже думали, что все: дойдет до Москвы — точно можно стартовать. На таком подрыве были: «Надо в Беларусь, надо в Беларусь!» Но нет, не произошло. Хотя я в Беларуси ближайшие лет десять жить не буду: у меня учеба. Но это моя родина, я нигде не чувствую себя дома. Мне мой район снится. Домой всегда хочется, туда надо. Сколько еще у нас там будет работы всякой интересной по истреблению российской агентуры и прочих го****дов российских, которые наше государство пытаются подмять все эти годы. Конечно, их надо всех выгонять — это же наша территория.
— Как вы и ваша рота смотрите на силовой сценарий освобождения Беларуси? Тот же Валерий Сахащик недавно говорил, что нужно разобраться «без гражданской войны, освободительных походов какой бы то ни было армии и без кровопролития».
— Мое личное мнение, как и мнение большинства, — это уже не удалось. Мы же посмотрели. Да, есть у Лукашенко суета, опасения насчет полка Калиновского, вообще всех белорусов, которые научились воевать. Но никто заочно нас бояться не будет. То есть если мы пару раз п**ды не дадим, никто нас бояться не будет и никакого мирного рішення не будет. Я думаю, что меня поддержит большинство бойцов, в том числе и Белорусского добровольческого корпуса, ПКК. Это, извините, те же п****ы, с которыми мы воюем сейчас. Ну что с ними решать?!
— У вас были какие-то обсуждения этого вопроса и разногласия с Сахащиком, который подразделение создал?
— Мы с ним особо это не обсуждали — больше рабочих моментов, которые надо проговорить. Я думаю, что разногласия — это норма. Но как решит большинство, так и будет. Я говорю даже не про нас. Мы же понимаем, что если мы идем [в Беларусь], то мы идем все вместе с белорусскими подразделениями, находим какой-то консенсус и работаем как большой механизм. И там уже как решат большинством. Один ничего не решает.
«Все люди здесь понимают, куда пришли. И, извините, если они где-то помрут, сгниют, и об этом никто не узнает»
— Вы можете рассказать о крупных операциях, в которых участвовала рота?
— Мы воюем на Донецком направлении. Вообще ничего сейчас не могу рассказать. Как только украинская сторона решит это обнародовать, тогда и мы постараемся чем-нибудь похвастаться.
— Вам не обидно, что о вас так мало информации, никто не знает, что полезного вы сделали? Белорусам важно знать, что в освобождении Херсона участвовал «Террор», например.
— Мы уже занимаемся медиа-службой и обязательно ее введем. Просто мы не берем людей, которые не будут воевать. У нас все воюют, е**шат, даже старшина. Еще проблема: видео мы не можем обнародовать из-за безопасности. Как только нам дадут добро, мы все сделаем.
Все люди здесь понимают, куда пришли. И, извините, если они где-то помрут, сгниют, и об этом никто не узнает (а такие опасения есть). Это тоже все прекрасно понимают. Но признания мы не ждем. Проведем классную операцию, разрешат нам это рассказать — расскажем. Нет — не расскажем. Я понимаю, что медиа-служба — это важно для рекрутинга, снабжения, но безопасность превыше всего.
— Вы упоминали Марьинку — вам приходилось заходить в город?
— Я подъезжала на эвакуацию туда, куда подъезжать нельзя, — нас могло очень сильно «заптюрить» (попасть снарядами ПТУР. — Прим. ред.). Но ситуация была патовая, надо было забирать «двухсотого» украинца. Но Марьинку я видела. Грубо говоря, две минуты — и я там. Но не заходила в город. Объясняю почему: в свое время много медиков потеряли, это сильно ощутили, и теперь их очень берегут, холят и лелеют. Я сколько ни рвалась на ту Марьинку поработать, меня не пускают (смеется). Но я понимаю. Я не единственный медик в роте, но я одна, кто знает за все, и, если меня потеряют, будет дуже тяжко.
— В роте есть потери?
— Раненые есть. Потерь, слава богу, пока нет. Собрался очень грамотный, воевавший контингент, который понимает, как работать на боевых завданнях. Кто как бы ни относился к этим людям, но, я считаю, это очень грамотные ребята.
— Расскажите, что самое жесткое вам пришлось пережить?
— Это было не на посту гранатометчика. Понимаете, там, когда идешь на позицию, знаешь, что ожидать, что могут крыть, может прессовать «птичка» (может следить дрон. — Прим. ред.) и по вам начнет работать то и это. Я знаю куда иду, знаю эти звуки, что делать, если их услышу. Для меня это самое спокойное, скажем. Самое жесткое — когда ты идешь в какую-нибудь разведку. Как работают добробаты, особенно маленькія, и почему меня они восхищают, особенно маленькія? Там ребята — реально и пулеметчики, и гранатометчики, и дронщики, и разведка, и ДРГ. Пацаны реально движуют по вкусу. Но для этого, конечно, много чего изучать надо.
Я ходила в такой группе разведки. Ненавижу вот эти растяжечки. Это все очень страшно, особенно ночью. А разведка когда идет? Когда луны нет. Это полная темнота. Ты идешь с прибором ночного видения, идешь медленно, ты повзеш, где надо. Стремно — жесть. Вот я такую работу не люблю, это вообще не мое. Но я сама напрашивалась к парням: хотела попробовать, понять специфику, к какой касте я принадлежу и где мне совершенствоваться.
— Какие в разведке опасности, кроме растяжек?
— Столько всяких случаев дурацких, когда ты идешь и не знаешь, что там есть позиция врага. У меня, слава богу, не случалось. Я жива, а обычно в таких ситуациях люди умирают. Под снайпера попасть — вообще легко. Это многие бойцы пережили и рассказывали, как им «щелкали» возле уха или ног, но не попадали.
Это очень тяжело. Но я бы не сказала, что это пугает. Работа — это работа. Когда я еду на эвакуацию, могу подъезжать на машине, где могут в меня попасть снаряды. Но в моей работе нужно подумать, стоит ли оно того. Если это человек в тяжелом состоянии, я подъеду, сама пойду, я его вытащу, если кто-то боится это делать. Но если легко раненый, он выйдет утром с группой сам. Зачем мне рисковать своей жизнью, жизнью моего экипажа, правильно?
— Сколько раз была серьезная опасность для вашей жизни?
— Осколки — постоянно, я их и в бронике своем находила, не зная, что они в меня попадали. И под танком сидела — когда вылезала, смотрела на осколки от танкового снаряда просто гигантского размера. Если бы стояла там на улице, мне бы голову снесло. Постоянно есть опасность, что в тебя влучит мина наконец-то. Или этот «град» конченый — это же не прицельное оружие, оно не бьет, как «хаймарс», куда планирует.
Для меня самое стремное — это мины, я всего этого так боюсь, ужас просто! И самый большой страх — что не услышу снаряд, который будет лететь в меня. И авиация. А на позиции боятся идти абсолютно все. И, как я считаю, парни, кто с большими яйцами, об этом говорят. Но потом идут и все делают. А в целом мне уже не страшно, потому что есть чувство ложной безопасности. Типа «я в домике — я спряталась» или «я в машинке, мне ничего не будет». Конечно, будет. Если попадет тот же РПГ советский — мне пипец, у меня же обычный «пикап»! Это чувство приходит, когда ты уже работаешь очень долго или когда очень устал, потому что работаешь постоянно. Уже не знаю, какой мой случай. Я просто психологически уже травмована.
Война — это жесть. Война — это не то, чем должны заниматься люди. Ты видишь смерти. Я знаю людей, прямо перед которыми разрывало бойцов, у которых умирали их друзья, даже родственники. Это все наносит психотравмы — их кому-то нужно будет лечить годами. Я не говорю, что я такая травмированная, но пару месяцев реабилитации психологической будет, это факт.
«С собой у меня полный уход. Могу и на эвакуации себе масочку налепить»
— Расскажите, как парни в роте к вам относятся? Вы единственная девушка в подразделении.
— Как по мне — это балдеж, у меня жизнь — курорт. Я придумала — они уже делают. Это не то что я такая всеми любимая — я умею делегировать. У нас отличные отношения, мы все обсуждаем, можем потусить, мы прям друзі. Есть, конечно, шутки про мужское-женское, но никакого сексизма. И от меня ответочка сразу прилетает (смеется).
Я с некоторыми пацанами очень-очень давно, еще с ПКК. Мы можем обсудить разное, даже отношения. Мы на равных. Нет никакой неловкости.
— Есть много стереотипов, что война — это мужское дело. Женщины должны воевать наравне?
— Я считаю, что должны. У меня нет стереотипного мышления про мужскую и женскую работу. Я вообще считаю, что война — это не человеческое дело, ее не должно быть в ХХI веке на планете Земля. Но, к сожалению, она есть, и воевать должны все, у кого хватает духа. Извините, я видела девушек, которые не боялись и делали свою работу, и видела мужиков, которые тряслись выходить на позиции. Я знаю очень много девушек, которые себя очень круто показали, как украинки, так и белоруски. И не считаю, что какой-то клоп к ним может подойти и сказать «это не твое дело — иди рожай детей».
— Физически чувствуете какую-то разницу?
— Понимаете, я не была мужчиной — не могу сказать (смеется). Но, конечно, мужчине легче — это доказанный факт, они от природы сильнее. Но есть разные девушки. Несложно научиться тактике, медицине, минно-саперному делу — это дело времени и обучаемости. Тут главное — физуха. Если понимаешь, что физически не вывезешь семь километров бежать до позиции — ты подходишь и говоришь об этом, чтобы не подставлять своих. Это нормально и со стороны мужчины.
Я стараюсь, чтобы на неделе было три тренировки. Но есть еще несанкционированные тренировки — например, побегать день туда-сюда с разными задачами или что-нибудь выкопать. Это моя любимая рубрика (смеется)! Сейчас мы, например, копаем бассейн.
— Серьезно? Зачем он вам? Я думала, вы про окопы.
— Их мы тоже копаем. Парамедик — такой же боец, просто он умнее и знает, как тебя оживить. А бассейн — мы тоже хотим красиво жить, купаться! Надо отдыхать. Если мы не можем выехать, почему бы нам не благоустроиться? Есть свободное время между задачами — взяли и выкопали.
— Как женский быт выглядит на войне? Вы делаете маникюр, ресницы?
— С собой у меня полный уход. Я заказала себе все: от гидрофильного масла до масочек. Устраиваю себе «спадэй», утро-вечер стараюсь не пропускать, по мере возможности, конечно. На самом деле кто хочет, тот возможность найдет. Я всегда нахожу, потому что надоело, извиняюсь, ходить грязными-вонючими. Стараюсь ухаживать за собой. Я могу и на эвакуации себе масочку, пока едем, налепить и посидеть с ней.
Я знаю девушек, которые красятся постоянно. Причем они еб***тся с 2014—2016-го. Ресницы я с удовольствием делаю, если у меня есть время отъехать в город на пару часов. Маникюр бесполезен точно. Кровь под ногтями, которую невозможно выковырять из гель-лака, меня не очень возбуждает.
— Даша, скажите честно, подкаты есть?
— В нашем коллективе нету, а со стороны украинцев — конечно.
— У вас есть отношения сейчас?
— Я уже свободна. Решила, что мне это не надо (смеется). Понимаете, еще один минус жінкі на войне — ты понимаешь, что все можешь сама. А 90% мужчин в социуме морально слабее и просто тебя не вывезут. Так и происходит, если я с кем-то что-то начинаю. Потому что, конечно, у меня есть запросы и условия к отношениям, и я не собираюсь пока ничего менять. И многие это просто не вывозят.
— Каким должен быть мужчина, чтобы соответствовать женщине, которая была штурмовиком и эвакуировала раненых?
— Я долго думала над этим вопросом и пришла к тому, что он просто должен быть мужиком. Пообещал, значит, сделай. Я считаю, что если мужчина начинает отношения, он берет за женщину ответственность. У нее что-то не получается и нужно ей немножко помочь — возьми помоги. Майбахи-хе**йбахи мне не надо. Сделай так, чтобы женщина увидела, что она может на тебя полагаться. Во всех планах. Если я забеременею, мне важно на него положиться финансово. Это каждой женщине важно. Я ж умна жінка, не буду заводить детей, пока не найду нормального му-жи-ка.
— Он должен быть военным и пройти все то, что прошли вы?
— Я не говорю, что он должен быть военным… Хотя я путаюсь в показаниях (смеется). Походила на пару свиданий с гражданскими — мне не о чем с ними разговаривать. У них все так просто в жизни, так хорошо. Ну, конечно, хорошо — потому что на Киевщине уже войны нет. Мне не о чем говорить не то что с мужчинами — с людьми, особенно украинцами, которые продолжают жить обычную жизнь и не донатить на ЗСУ, не делать ничего для своей родины.
— То есть у белорусов, которые не воюют, есть шанс?
— Конечно. Если они вывезут эту каточку (смеется). Было бы приятно, если бы это был белорус: много общего. Но белорусы именно активной политическо-гражданской позиции. Потому что у меня были парни, знаете, такие: «Пошли на митинг» — «Ай, я не люблю скопления людей». Что? Как в бар пойти, так тебе нормально.
— Родители вас не просят «одуматься», вернуться и «строить семью?»
— Мама у меня супергражданская, всего этого не понимает и говорит, конечно. Папа поддерживает, понимает, почему я так сделала. Но рано или поздно я вернусь. Все понимают, что война в Украине может затянуться, а свою жизнь все-таки строить надо. И как только я пойму, что уже изжила себя, сделала все для Украины (а я уже сделала намного больше, чем большинство украинцев), — буду продолжать мирную жизнь. Как минимум, если мне разрешат остаться тут на время польских курсов, через год я точно уеду, потому что будет учеба. Повышать квалификацию надо, чтобы как минимум было кому работать в Беларуси, чтобы стать специалистом и потом предложить своей стране. Отток медиков сейчас гигантский, работать некому.
Читайте также
